Гофмейстерская обстройка и путь к запустению

12-я глава книги «Вторичное открытие села Гребнева».

В канун Отечественной войны 1812 г. генерал-майорша Екатерина Александровна Бибикова утратила свое душевное спокойствие и воспитанную доблестным мужем энергию. Война, как и все войны, зрела тайно. Но из Петербурга шли новые законы, новые налоги. Девять лет после смерти мужа Екатерина Александровна справлялась со свалившимся на нее обширным гребневским хозяйством и кормила дюжину своих птенцов.

В самом начале 1810-го года нервы генерал-майорши не выдержали. В 1811 г. пришел неслыханный на Руси подоходно-прогрессивный налог с хозяйства — десятая дохода, пять тысяч рублей, за ним — новая подушная подать, вместо рубля надо платить три. За налогами ползли слухи, порождаемые проектом реформ министра юстиции Сперанского, находившегося во главе радикальных законодательных начинаний, включая конституцию, ответственное министерство, освобождение крестьян.

Помещики зароптали, в Петербург полетели протесты. Екатерина Александровна отнеслась к ним пессимистически, она решила продавать поместье. Вот здесь, осенью 1811 г. и появилась на свет опись «нововыстроенному».

Покупатели нашлись. Князья Александр и Сергей Михайловичи Голицыны, гофмейстер императорского двора и председатель Московского опекунского совета — братья Голицыны лучше Бибиковых разбирались в волновавшей дворян ситуации, в настроениях императора Александра. В силу высокого положения они имели возможность предвидеть, что дни власти Сперанского сочтены.

Они не сказали об этом Бибиковой. В октябре 1811-го Гребнево перешло к Голицыным ¹. Бибикова получила девятьсот тысяч рублей [65]. В марте 1812 года реформу отменили, Сперанский поехал в ссылку.

Московская контора Голицыных, административный центр их обширных владений, расплатилась и приняла поместье под свою руку. Рука конторы оказалась бюрократической, а планы гофмейстера сложились наперекор предшествующему развитию усадьбы.

Генерал-лейтенанта Александра Михайловича Голицына ² привела ко двору из армии какая-то хроническая болезнь. Не помогли и лейб-медики. Предвидя полную отставку, князь купил Гребнево, указав брату и конторе готовить там себе последний и достойный приют.

Все доходные дворы и службы подлежали ликвидации, дворы парадный и церковный, сады и парки — благоустройству. В особом новом направлении. Этому плану Александра Михайловича, принятому в канун войны, не суждено было осуществиться. Правда, конный завод ликвидировался сам собой. Лошади ушли в армию. В Москву пришли французы. Стояли в 7 верстах от Гребнева на пороховом заводе. Искали фураж, вызывали в связи с этим управляющего, который к врагу не поехал. Не сунулись в Гребневские леса и неприятели. Опасались казацких разъездов, крестьян, ушедших в лес и начинавших партизанить.

Только в ноябре Александр Михайлович узнал, что гроза над Гребневым миновала, крестьяне возвращались по домам, и пора приниматься за работы [66].

Дальнейший ход войны еще дальше оторвал нового хозяина от усадьбы. Очень близкий к царю Александру и крайне незаменимый гофмейстер принужден был сопровождать его в дальнейшем походе по Европе, до самого Парижа, где князь был задержан своей обострившейся болезнью и после возвращения свиты в Петербург. Парижское лечение Александра Михайловича шло долго и с переменным успехом. Гребневскими делами занимался его брат, вернувшийся из армии на свой старый пост председателя Московского опекунского совета.

Сгоревшая Москва была охвачена строительной лихорадкой. Архитекторы были нарасхват и несли нечеловеческую нагрузку. Ф. С. Соколов в кратчайший срок восстановил гигантский объем Кремля. О. И. Бове, сверх многосложной перепланировки центральных московских площадей и обширнейшего проектирования, утверждал еще все проекты новых фасадов и отвечал за всю (!) «фасадическую» часть массовой послепожарной застройки.

К началу 1817 года князь Сергей Михайлович привлёк-таки в Гребнево архитектора итальянца Ольделли и начал по готовому проекту строительство зимней белой церкви, иже под колоколы, то есть совмещавший церковь и колокольню на одной вертикальной оси [67]. Предполагаемый автор храма ³, связанный, очевидно, строительной горячкой в Москве, ограничил свое участие проектом, воплотил на бумаге волю гофмейстера.

Нарисованный им храм, в полтора раза выше бибиковского, включался в Гребневский усадебный ансамбль в качестве основного его акцента. Исторический острог и его древняя церковь по проекту подлежали сносу. Бибиковская дорога по оси парадного двора ликвидирована.

Исторический острог уступил место новой дороге вдоль села. С этой дороги голицынскому храму обеспечивалась позиция на первом плане, доминирующее место в ансамбле.

Воплощение кутеповского проекта возложили на архитектора итальянца Ольделли, который необходимого энтузиазма не проявил. Через год работу итальянца продолжает уже новый архитектор, сотрудник известного А. Л. Витберга, по строительству храма Христа Спасителя на Воробьевых горах — Николай Иванович Дерюгин [68]. Дерюгин совмещает работу в Гребневе с работой у Витберга. При значительной затрате средств дела идут медленно. Церковь была освящена только в конце 1823 г. Параллельно с церковным строительством шла реконструкция парадного, конного и церковного дворов. Проекты двух первых сделал Дерюгин. Ограды двора церковного — кто-то из многих архитекторов, работающих здесь одновременно с Дерюгиным по надзору. В их числе С. С. Никитин, Н. Е. Толстой, помощник архитектора Костарев, а также эпизодически сами Ф. К. Соколов и Д. И. Жилярди.

Несмотря на ситуационные трудности и отсутствие устойчивого архитектурного руководства, к 1821 году в Гребневской усадьбе было произведено строительных работ на 314 тыс. руб. [69]. Гребневское строительство этих лет, параллельное с блистательными архитектурными работами Д. И. Жилярди во второй подмосковной братьев Голицыных — Кузьминках — определялось мощной позицией фактического хозяина С. М. Голицына. В Московской конторе, которой он распоряжался до 1821 г. совместно с братом, а после его смерти в указанном году уже самостоятельно, сосредоточились исключительно крупные средства голицынского и строгановского происхождения.

Полная материальная независимость и великосветский антураж дополнились самостоятельным консерватизмом, как нельзя более во вкусе и монарха, и двора.

Один из наименее полезных Кутузову адъютантов ⁴ его штаба Сергей Голицын, также как и император, недооценивал тактику Кутузова в Отечественной войне. Также жаждал открытого боя, пленения Корсиканца и также почил победителем на незаслуженных лаврах [70].

Такое единомыслие настолько приблизило С. Голицына к царской фамилии, что представители последней наносили ему визит, прибывая в Первопрестольную. Так было при Александре, также и при Николае.

До получения вестей из Парижа о смерти брата, С. Голицын преданно выполнил его волю. Архитектура в дереве вообще изгонялась из парадной части усадьбы. Парадный двор подтягивался к уровню «как сейчас строят». Так указал князь Александр. В этом направлении Дерюгин реконструировал парадный и большой конный дворы. Доходно-хозяйственные элементы приносились в жертву импровизации. Магазины (зернохранилища) были превращены в жилые флигеля.

Готические элементы парадного двора во главе с въездными воротами были либо снесены, либо перестроены в новомодном стиле империи. Контрастное противопоставление красного и белого, на котором была скомпонована бибиковская усадьба, было заменено модной разноколеровкой: белые детали на желтом охристом фоне стен.

Реконструированный двор Дерюгин обогатил своей системой оград — то глухой, то ажурной, с воротами трех типов, нарисованных всегда отлично. К великому сожалению, от обоих львиных ворот сохранилась лишь пара изуродованных пилонов, от ворот со сфинксами одно воспоминание. Сохранилась часть оград и триумфальная арка, так и не встретившая гофмейстера.

Вслед за парадным двором Дерюгин обстраивал и конный — прямоугольник размером тридцать на пятьсот сажен, примыкающий с востока к парадному двору. По традициям большого света здесь был манеж у показательной конюшни, сараи для карет и ландо, и общежитие конюхов, и контора. В какой-то мере сохранилась до недавнего времени конюшня, стильное здание в хороших пропорциях и простых формах.

На описанном творчество Дерюгина и остановилось. Князь Александр Михайлович умер, князь Сергей Михайлович остановил строительство.

Только Дементий Иванович Жилярди смотрит еще наездами за некоторыми доделками по церкви, за ремонтом плотины [71].

Двадцать лет стоит Гребнево Голицыных в какой-то странной консервации, под какой-то казенной опекой.

Изредка наезжает князь Сергей Михайлович. За равнодушным осмотром следуют приказания. По приказаниям производятся ремонты — более разборка ветшающих сооружений. Разбирается китайская беседка, барская мыльня на Масловском пруду, беседки на островах, доходные дворы, мастерские, оранжереи.

Деревья оранжерей отправляются в Кузьминки. Туда же отправляются три сотни молодых лип, потом начинают возить в Кузьминки плодородную землю из оранжерей [72].

Потом председателя опекунского совета начинает беспокоить пропадающий материал, в обилии накопившийся от многочисленных разборок. Рождается «благородная» идея — построить из этого материала дома для священнослужителей. Жилярди делает проект, но священнослужители проекта испугались, по причине допущенных излишеств [73]. Материал все же не пропал. Жизнь нашла ему применение. В конце 30-х годов на месте разобранного скотного двора архитектор М. Д. Быковский выстроил доныне действующую больницу ⁵ [74].

В 1837 году С. М. Голицын выходит, наконец, из своей опекунской позиции и приказывает сдать усадьбу в наем — не более, не менее — как под заведение фабрики, «чтобы получить какой возможно доход» [75].

Это нелепое решение, естественно, не дало результатов. Публикация в газетах охотников приспособлять под фабрику чужой дворец — естественно не привлекала. Однако публикация эта обнажила тенденцию спасать капитал, вложенные деньги.

Разочаровавшись в возможности сдать в наем, усадьбу продали. Она на десятилетие перешла в бездарные руки какого-то губернского секретаря и земельного спекулянта Пантелеева [76].

Опять оказалась не по барину говядина. Доходу и новый хозяин не получил. Но след в Гребневе оставил глубокий и в архитектуре, и в сердцах.

По словам искусствоведа Георгия Лукомского, Пантелеев погубил интерьер дворца путем устройства там купоросного завода (!). В большом восточном флигеле был организован завод винокурный, а в домике у Главных ворот — трактир и арестантская [77].

Арестантская действительно стала необходимой местным крестьянам, тем, кто трудился под руководством Голицына и Пантелеева по ликвидации скотных и конных дворов, оранжерей и кирпичного завода, тем, кто непосредственно травил купоросом красоты дворцового интерьера, этим труженикам не могла не броситься в глаза бездарная политика плохого хозяина. С точки зрения простых людей это выглядело организацией безработицы и покушением на жизненный уровень.

Последние годы царствования Николая I характерны крестьянскими волнениями, стимулировавшими реформы Александра II. В волостной центр губернатор счел за благо прислать казаков. Современный клуб гребневского колхоза на площади против церковного двора как раз и является местом 70-летнего их постоя. Только казарма казацкая не имела деревянной надстройки, была одноэтажной. Более раннее назначение этого здания, не известно, быть может, это — арестантская голицынской конторы.

Непорядки в Гребневе волновали не одни низы местного общества. Как говорилось выше, здесь уже при Трубецких и Бибиковых зародилась, а к середине XIX века и вовсе окрепла местная шелкоткацкая буржуазия. Были Висковы, Крюковы, Лихановы, Зиничевы и другие.

Кондрашевы при Пантелееве были уже крупными хозяевами механизированного производства и торфяных разработок. Когда пантелеевские предприятия в усадьбе подошли в середине пятидесятых годов к экономическому краху, Кондрашевы решили вмешаться, ликвидировать источник брожения в округе, взять усадьбу в свои руки. Кондрашевы не только купили, они тридцать лет приводили ее в порядок. Г. К. Лукомский, изучая Гребнево, не имел перед собой материалов шестивековой истории объекта, и узко рассматривал в качестве памятника его часть на северном берегу озера. В этом узком плане и устраивал Лукомский реставрации местных старожилов Кондрашевых. После Кондрашевых сменилось много хозяев, произошло много реставраций и еще больше всякого уродования усадьбы. Она прошла через горнило всяческих приспособлений — и под санаторий, и под больницу, и под общежитие, и под учебное заведение.

Несмотря на реставрации, поддержавшие честь архитектуры, неумолимо шло искажение и профанация памятника в целом — памятника, который по своей идейной и физической природе, как Суздаль, как Михайловское или Кижи, предназначен нашим временем для научно-художественной пропаганды. И, главное, как видно, не в реставрациях, а в восстановлении целого, объединение частей в одних дееспособных и культурных руках с достаточной хозяйственной базой, под которую хватает еще вокруг памятника и лесных и иных просторов.

Не хотелось бы возвращаться к недостойному упоминания купоросному заводчику, к описанным злосчастным судорогам организованного крепостничества. Однако именно от Пантелеева потащилась вереница коренных невзгод, поставивших памятник на край гибели. Продажа пятидесятых годов XIX века касалась изолированно села Гребнева, усадьбы и Новой Слободы на ее территории. Поместье с длинным рядом деревень от Щелковой до Трубиной осталось за Пантелеевым, поправившим свои дела на освободительной реформе 1861 г., на рублях и копейках крестьянского выкупа. В результате той же реформы, наделявшей землей крестьян села Гребнево и Новой Слободы, угодья усадьбы сокращались далее. В конце концов дошло до 121 гектара против 5168 десятин по бибиковской описи.

Усадьба лишилась своей исконной и естественно экономической базы, осталась деревом без корней, организмом, осужденным на увядание.

Трехкилометровые берега озера, в большей своей части подвергнутые отчуждению, оказались в разных руках, а затем и ведомостях. Уровень бесхозного озера упал. Берега потеряли свое озеленение, а за ним и парковый характер. Плотина, оказавшись за границами усадьбы, дышит на ладан, не столько ремонтируется, сколько латается. Бурные паводки, бывало, сносили ее вовсе. Отходами промышленности загрязнялись озерные воды. По застаревшему уже недоразумению большой соседний город Фрязино и его округа используют парковую территорию в качестве единственного своего кладбища. Падают и исчезают малые архитектурные формы, деградирует парк, появляются самые уродливые загородки и планировки, неуместные, сбивающие план посадки.

Об охране всего Гребневского исторического комплекса, к сожалению, нет еще и речи. Еще не коснулась памятников Гребнева лопата археолога. Ни забота музейного работника, ни даже инициатива квалифицированного хозяйственника, не коснулась, так как вопрос во весь рост о Гребневе никем еще никогда не ставился. Но встанет. Встанет. Велением незаурядной красоты гребневского монументального ансамбля, еще вернее, и перспективнее — в силу выдающейся и глубоко гражданской информационной его емкости.

Возвратившись из экскурса вглубь гребневской истории, мы не можем уже прежними глазами смотреть на узаконившиеся традицией явления.

Уже видно, что в существующих границах гребневского содержания не раскрыть. Пяти тысяч га для этого не нужно, но и существующие границы отрезают от памятника ценнейшие его элементы.

Луговина перед церквами и окружающие дома с казачьей казармой — клубом: оказываются элементом памятника и далеко не второстепенным. Наряду с дворянской частью усадьбы могут встать задачи восстановления этой, народной, части, с ее антитатарской, антипольской и антикрепостнической направленностью.

Приобрела неожиданный смысл совершенно заросшая, но отлично спланированная дорога через лес и овраг от острога Трубецкого к Иванову куреню Заруцкого.

Это ликвидированное Голицыными наследие кирасирского генерала легко могло бы стать и главной осью Нового Гребнева и символом его основного вклада в историю Руси. Новое Гребнево — большая, отнюдь не местная только задача.

Застройка XVIII века и по своему идейному содержанию, и по эстетическим качествам полностью овладевает нашими симпатиями, существенно охладевшими к элементам голицынского периода.

Остатки картинной галереи на Большом острове гребневского озера — следы почина, достойные продолжения. Не обязательно на острове: где — вопрос второстепенный. Но без картинной, главным образом, портретной галереи, усадьба осталась бы немой при самом идеальном восстановлении.

Задача трудна, но не безнадежна.

Сумел ли Мартос при полном отсутствии иконографического материала создать знаменитый памятник Минину и Пожарскому.

Современный Мартос призван русской историей к тому же в части Заруцкого и Трубецкого. От того, будет ли это выполнено на камне, бронзе или холсте, суть дела не меняется.

Заслуживают изображения и первые русские подспудные противотатарские ополчения, и казаки Заруцкого, и ткачи Трубецких, может быть, и пугачевцы Бибикова.

Многие портреты гребневской галереи сохранились в запасниках наших музеев, в иконографических изданиях. Есть даже портрет Дмитрия Трубецкого, Настасьи Ивановны, Гомбургского. Вероятно найдутся и другие. Но круг источников безгранично шире наших запасников, наших изданий.

В Вовельском замке города Кракова висит портрет с курьезной этикеткой — русская императрица Марина Мнишек. Почему бы не иметь в Гребневе копию, хотя бы фотографическую, этой, как-никак, подруги Ивана Мартыновича Заруцкого.

Но дело отнюдь не в персоналии самой Марины, а в том, что Смутное время — период не только русской, но и польской истории, в том, что польская иконография по этому периоду может оказаться и богаче, и сохранней отечественной.

Пока что в Гребневе блистательно отсутствует не только иконография. Современное Гребнево прозябает в качестве «ни с чем пирога», а его начинку, строго говоря, никто не искал, никто не приценялся, хотя элементы этой начинки бытуют в окрестных коллекциях и сундуках, хотя и адреса сундуков частично известны. Так обстоит дело с утварью и обстановкой, и со следами народных промыслов от уникальной, вытканной здесь бесшовной царской рубашки, до замечательных, по-видимому, платков.

Важнейшим шагом к полной разгадке к экспозиционному выявлению памятника явились бы археологические раскопки Иванова куреня и гребневского острога, обследование вещественных следов, в их почвенном слое, воссоздание плана исчезнувших сооружений.

Большой объём вскрышных работ, предсказанный здесь специалистами-археологами, не является к тому непреодолимым препятствием. Не мал ведь и информационный вклад, таящийся в гребневской земле.

Хочется верить, что союз археологической лопаты с резцом и кистью патриотов-художников поднимут в конце концов из пепла оплоты древней славы наших свободолюбивых предков.

В каком материале, в каком масштабе следует воссоздавать курень и острог?

Ответ на дне предстоящего раскопа.