«Против звероподобных и неистовых…»

9-я глава книги «Вторичное открытие села Гребнева».

Восемнадцатый век, век расцвета Гребнева, и усадьбы, и имения, и даже всей Гребневской округи на базе шелкоткачества, начался крайне неудачно. Новоявленный хозяин вотчины, только что вступивший во владение, не успевши еще войти в курс поместных дел, этот хозяин, генерал, впоследствии фельдмаршал и сенатор, князь Иван Юрьевич Трубецкой, попал в шведский плен.

Это случилось под Нарвой 19 ноября 1700 г. Плен продолжался 17 лет. Он окончился в 1718 г., когда на Аландском конгрессе князь-Ивана выменяли на плененного под Полтавой фельдмаршала Реншельда.

Княжеский плен по обычаям века был весьма комфортабельным. Одиноким и бессемейным шведский пленник был считанные дни. Не успел начаться новый 1701 г., как в Швецию прибыло в полном составе княжеское семейство, княгиня Ирина Григорьевна с двухмесячной дочерью Настасьей.

Будущей ревнительнице и благотворительнице Гребнева, княжне Настасье, особенно повезло: за 17 лет плена она без труда впитала ту самую европейскую культуру, к которой, истекая кровью и потом, пробивалась петровская Россия. Овладев четырьмя европейскими языками, княжна вернулась на родину придворным международного класса [34].

Не в накладе оказались и остальные пленники. Именно европейский плен сделал князь-Ивана и «Большим», и фельдмаршалом, и сенатором, и одним из первых чинов в государстве. Он избежал унижений и синяков петровской дубинки, вступив на государственную арену в ореоле модного европейца. То же относится к его прижитому в Швеции незаконному сыну, Ивану Ивановичу Бецкому (Трубецкому, со скидкой «Тру» за незаконнорожденность).

Для хозяев вотчины нарвская авария обернулась благом, явным благом на фоне изнурительных петровских войн, великих тягостей эпохи преобразований.

Наборы следовали за наборами, подати денежные сменялись реквизициями натурой. Петр одаривал прибыльщиков, изобретавших новые налоги. Обкладывалось все, что можно обложить. У бедного народа нашелся предмет роскоши, дубовые гробы, и те отобрала казна, продавала дорогой ценой.

Великими тягостями начинала XVIII век и гребневская вотчина.

«…в деревне Фрязинова Иван Савельев с сыном Василием умре. Кузьма Семенов, сын Шелыпаев взят в солдаты, а сын его Антип умре, а брат его, Кузьмин, родной, Петр взят в Москве на боярский двор в поварню … Иван Ильин умре, а брат его родной Михайла взят в солдаты; Федор да Степан, Прокофьевы дети Быковы, Федор з детьми Устином да Андреем бежали в прошлом 1708 году…» [29].

Тяготы, судя по переписи 1709 г., были невыносимы. Жаловаться было некому; князь Иван — в плену, брат его Юрий — в свите наследника Алексея Петровича в Германии. Имением кое-как правит женская родня. К 1723 г. нужда довела подмосковных крестьян до желудей с мякиной.

Однако хозяева явились, окинули просвещенным взглядом свою вотчину, и осудили убыточное барщинное хлебопашество в Гребневе.

Пётр назначил князь-Ивана на отцовское место, губернатором в Киев. С нуждой было покончено. Гребневу было назначено ремесло, — товар — денежные оброки по усмотрению приказчика. Вотчина начала оживать.

Самому князю было не до Гребнева. Петр покою не давал. Закрутилась правительственная деятельность в трех столицах разом. Строились на Неве. Продолжали управлять из московской сенатской конторы. Развивали кавалерию на Украине.

Князь Иван уже при первых преемниках Петра получил чин фельдмаршала. Вскоре он тайный советник и сенатор. После Киева князь губернаторствует в Петербурге, затем в Москве. Он правит законно. Не слышно вокруг его имени о притеснениях и вымогательствах. Он не озолотился от службы, как Черкасские, Шереметевы, как Меншиков.

Дочь князя, Настасья, сразу же по приезде из Швеции пленила царя-преобразователя умом, красотой и образованием. Петр просватал Настасью Ивановну за своего былого союзника молдавского господаря Дмитрия Кантемира, создал дому Кантемиров в Петербурге репутацию одного из первых в столице. И дом, и его хозяйка были отмечены в мемуарах иностранных современников. Интересы этой дамы не ограничились петербургским салоном. Вместе с мужем она сопровождала Петра I в его последнем персидском походе. Шесть тысяч верст по родной стране, длительное общение с выдающимся Государем, участие в походной жизни войск, знакомство с причудливыми чертами восточного соседа России, с миром Азии, — все это мощно расширило кругозор светской дамы, подняло его на завидную в женской половине России высоту.

Рано потеряв мужа, на обратном пути из похода, молодая вдова сохраняет энергию и вкус к придворной деятельности, носившей в это время кочевой характер.

По традиции, невольно заведенной еще Петром, двор русский систематически возвращался в Москву, по крайней мере, в связи с каждой из многочисленных очередных коронаций. Возвращаясь в Москву, двор проводил здесь по много месяцев, а то и по несколько лет. На вопрос, надолго ли двор в Москву, нередко отвечали, что, быть может, навсегда [35].

Живая связь с правительством сохранила в Москве ее столичное значение, сдерживала ее культурное отставание. Частые правительственные наезды поддерживали среди знатных интерес к своим московским домам, к своим подмосковным. Подмосковные стали терять старое хозяйственное значение, приобретали эстетическое — становились загородными дачами, а то и дворцами.

Уже были также резиденции у Дмитрия Голицына в Архангельском. Барский дом при этом селе славился библиотекой в 6000 томов. В Нарышкинском Чашникове можно было принять императрицу Анну Иоанновну, следовавшую на коронацию в Москву. Комфортабельной загородной резиденцией была подмосковная Стрешневых — Покровское, Черные Грязи — Кантемиров.

К тридцати годам Настасья Ивановна Кантемир тяготилась отсутствием у Трубецких соответствующей по рангу подмосковной. Она завела справедливую по существу судебную тяжбу о Чёрных Грязях, захваченных ее пасынком при содействии влиятельных родственников [36]. Потерпев неудачу в тяжбе, княгиня обратила взоры в сторону Гребнева.

В 1736 г. она увеличивает гребневские земли, присоединяя к ним сельцо Топорково, купленное ею у князей Вяземских. Так начинает она хозяйствовать в Гребневе за 12 лет до его получения в наследство [37]. Случай не единичен. Есть сведения, что брат Настасьи Ивановны Юрий, который никогда Гребневым не владел, копал там пруды [18].

В эти годы Гомбургский, давний поклонник княгини Настасьи, особенно рьяно добивался ее руки.

Генерал-фельдцейхмейстер русской армии принц Гессен-Гомбургский в конце тридцатых, начале сороковых годов века правит канцелярией артиллерии и фортификации, той самой, откуда пошли Бибиковы [38]. Он лично выступает с проектом крепостей, участвует в сооружении кронштадтского канала. Он считает архитектуру составной частью своей военной специальности.

Известно донесение Гомбургского Сенату, в котором он утверждал, что архитектура в его время «тем более необходима кондукторам (первый военно-инженерный чин) и инженерным офицерам, что они, по недостатку в России архитекторов, весьма часто заменяли их при возведении различного рода строений» [39].

Враждебные биографы Гомбургского рисуют его авантюристом, отказывают ему в искренней приверженности к новому Отечеству. Гомбургскому инкриминируются материальные успехи при дворцовых переворотах и в пользу Анны Иоанновны, и в пользу Елизаветы Петровны. Действительно, Гомбургский с выдающимся успехом участвовал в этих переворотах, из чего можно сделать вывод о его несомненной ловкости. Не об этом ли говорит и высокий чин полковника, данный девятнадцатилетнему немецкому принцу самим Петром I?

Как известно, это назначение было столь поразительно, что вызвало молву о намерении Петра выдать за Гомбургского свою дочь Елизавету Петровну.

В конце 30-х гг. Гомбургский постоянно отлучается от службы, от канцелярии артиллерии и фортификации; запускает дела канцелярии ради командировок в Москву, ради встреч с княгиней Настасьей. В 1738 г. принц становится, наконец, мужем Настасьи Ивановны [40]. Похоже, что именно перед этой датой, в процессе длительного ухаживания, и была заложена основа реконструкции старого Гребнева, тот первый этап планировки и обводнения, который отмечен четырьмя сохранившимися готическими башенками.

Территориальный размах реконструкции, намеченный башенками, определял в общих чертах обширное последующее строительство и дошедший до нас внушительный архитектурный комплекс. Этот размах никак не по плечу был последующим хозяевам поместья, князю Никите или его жене Анне Даниловне, или их детям. Ни у кого из гребневских хозяев середины XVIII в., кроме семьи Трубецкого Большого, не было данных и возможностей на столь масштабную архитектурную затею.

Превращение острога в усадебный комплекс на восток от него предопределено Трубецкими Большими, включая сюда Настасью Ивановну и Гомбургского.

Чем коснулась деятельность княгини гребневских крестьян — поборами или льготами? Несомненно, последнее. Биографы называют Настасью Ивановну гением, покровителем ее брата просветителя Бецкого. Это свидетельство помогает представить направленность самой Настасьи, характер ее начинаний в древнем поместье, начинаний явно прогрессивных.

Чем тяготил просвещенную княгиню Петербург, отчего тянуло ее вон из обжитых кремлевских палат? Это поддается установлению по литературному наследию Бецкого, наиболее верного, постоянного и преданного ей друга и спутника, по материалам о Трубецких [41].

Ранний послереформенный XVIII век со своей новой столицей, невиданными на Руси строительствами и сооружениями вызвали в правящей верхушке страны крайнее напряжение сил и соответствующую неистовость нравов. Маска патриархальной богобоязненности слетела с разбушевавшейся среды и открыла откровенную дикость, всюду выпиравшую из-под европейского наряда.

Вот в Москве апреля 28 дня 1732 года на дворцовом банкете в годовщину коронации генерал-поручик Чекин дает пинка герольдмейстеру Квашнину так, что «тот упал и парик с головы сронил». Войдя во вкус, Чекин «бил до слез» дворянина Айгустова, был выведен из дворца по приказу главнокомандующего Салтыкова, снова вломился, на этот раз в палаты Трубецких, ругал там главнокомандующего матерно и второй раз был выведен. На этот раз по команде отца нашей княгини [42].

«Честь женская не более была в безопасности тогда в России, как от турок во взятом граде». Фаворит Петра II, всесильный Иван Алексеевич Долгоруков был молод, «любил распутную жизнь… и всеми страстями был обладаем… Любострастие его одного или многими не удовольствовалось, и он иногда, из почтения к матери его приезжающих женщин, затаскивал к себе и насиловал» [43].

Распутство временщика коснулось и семьи Трубецких. О первой жене князя Никиты Юрьевича известно, что Долгорукий «без всякой закрытности с нею жил».

Таковы картины нравов из быта одних только Трубецких.

Кабинет-министр Волынский за неугодные стихи подвергает палочному бою поэта Тредиаковского. Генерал Григорий Чернышев вовсе за ерунду бил асессора Глазунова поленом. По улицам «ездят в санях резво и верховые их люди перед ними необыкновенно скачут и на других наезжают, бьют плетьми и лошадьми топчут» [42]. Сатирик Антиох Кантемир выделяет Трубецких из этой дикой среды, называет их «ученой дружиной».

Настасью и Бецкого сближает именно общее презрение к «звероподобным и неистовым». Это общее выражение брата и сестры, записанное Бецким. Молодые представители ученой дружины Трубецких восставали против самоуправства.

Начало сороковых годов, переворот в пользу Елизаветы, повлекший отмену пыток и Тайной канцелярии — время расцвета и активизации Ученой дружины. Трубецкие тайно стояли во главе Елизаветинской гвардейской партии. Она сама называла французскому посланнику Шетради в числе «своих» именно Ученую дружину и Гомбургского. Из Елизаветинских наград по случаю переворота видно, что дочь Петра особенно ценила помощь петровой питомицы, княгини Настасьи.

Сведения по Гребневу подтверждают либеральные устремления светлейшей княгини Гессен-Гомбургской. Она, не освобождая крестьян, представляла им фактическую свободу трудовой деятельности. И крестьяне ткали шелк.

Поскольку это формально нарушало указы о феодальных промышленных монополиях, Коммерц-коллегия негодовала. «В Москве… без указу делают платки и ленты!!!» Коллегия требовала «неуказанных производителей штрафовать отнятием деланных на их фабрике товаров и инструментов…».

Слово «фабрика» чиновник употребляет в смысле «мастерских». Из других современных документов видно, что сами крестьяне называют свои станы в курных избах «фабриками».

Крестьяне гребневские не только кустарничали, но и учились. В пятидесятых годах крестьянин деревни Фрязиной, родоначальник действительных фабрикантов Кондрашев работал с учебной целью на фабрике Лазаревых в Москве до перевода этой фабрики во Фряново (1758).

Либеральную линию княгини проводил в Гребневе управляющий Богдан Васильевич Умской. Известно, что он поддерживал уже заведенное благоустройство усадьбы, даже «поновляя иконы».

Сама Настасья Ивановна не могла систематически уделять время своей подмосковной.

Первая после императрицы дама елизаветинского двора, она не только сопровождает, но подчас и принимает императрицу, как это имело место в день рождения княгини в пожалованном новом доме в Немецкой слободе. К сожалению, государственная деятельность княгини продолжалась всего три года. Болезнь Гомбургского, лечение и смерть его в Берлине — такой ряд бед надолго отвлек княгиню за границу. Она не сразу нашла в себе силы вернуться на родину, и искала утешения у дочери Смарагды Голицыной ¹ в Париже, где прожила несколько лет до смерти отца (1750), которая заставила ее вернуться на родину. К придворной жизни она уже возвращалась только эпизодически.

Последние годы жизни княгиня посвятила благотворительности. В 1755 г. Бецкий похоронил своего гения-покровителя в Александро-Невской Лавре.

Пять лет спустя, еще при Елизавете, были приняты меры к отмене указов против незаконных производителей, к разрешению кустарного шелкоткачества при условии уплаты пошлины. Здесь видна рука Трубецких, в особенности рука княгини Настасьи.

Суть благоустроительной деятельности Трубецких Больших в Гребневе не вытекала из их практических потребностей. Доходных поместий хватало. Гребнево, по удаленности от города, не могло заменить Черных Грязей, расположенных у самой Москвы. Все классические подмосковные располагались много ближе. У Трубецких с Гребневым обнаруживается какая-то внеутилитарная, какая-то эстетическая связь.

С Гребневым через Ивана Юрьевича Трубецкого-Большого эту семью связывало прошлое, фамильная история, которую сам Большой не мог не знать. Хронологический разрыв от Спасителя Отечества, Дмитрия Тимофеевича, до фельдмаршала и сенатора Ивана Юрьевича составляет всего пятьдесят лет.

Кремлёвский двор в середине XVIII века доживал последние дни. Рядом достраивался Арсенал. Почти все обывательские дворы к 1742 г. были из Кремля уже выведены.

Единственной реликвией фамильной истории Трубецких во второй четверти XVIII века становилось Гребнево. Нет сомнений, что благоустроительные мероприятия в Гребневе второй четверти XVIII века приобретали особый мемориальный смысл.

Князь Иван Юрьевич, по современным характеристикам, был представителен и добродушен, но недалек и инертен. Большим сделала его случайность, фортуна.

Реконструкции в Гребневе, хотя и нет к тому прямых свидетельств, бесспорно принадлежат его дочери. Заслуги князя Ивана лишь в том, что он не мешал Настасье Ивановне развить генплан усадьбы на восток от сохраняемого острога, положить начало декоративному обводнению, отвести от учреждаемого памятника пыль и дурную славу Хомутовки.

Готический стиль сохранившихся башенок напоминает и о детстве княгини под сенью шведского замка, и о вкусах фельдцейхмейстера, привезенных из Германии. Однако эти вкусы причастны только к стилю. Смысл мог быть только фамильным. Скорее всего, памятник был посвящен «Спасителю Отечества».