Гребневская дворня на кремлёвской выучке

8-я глава книги «Вторичное открытие села Гребнева».

Из лихих первых лет XVII века округа гребневская вышла относительно благополучной. Она не выгорела подобно своим окрестностям, подобно Стромыни, подобно исчезнувшему с этого времени Радонежу или монастырям: Пречистому-Аристову, Коськовскому, Березняковскому. Уцелели и села — Гребнево и Новое (Улиткино) — и церкви, и дворы.

В округе было тихо и глухо. Здесь в нескольких верстах от Гребнева, именно в первой четверти XVII века смог возникнуть новый монастырь, пустынь, самочинно основанная схимонахом Варлаамом у деревни Авдотькиной, на левом лесном берегу Вори. Бедные скиты пустыни влачили нищенское существование, были капитально отстроены только во второй половине XVIII века митрополитом московским Платоном (по преданию — на деньги раскаявшегося разбойника Берлюка). До этого Берлюковская пустынь писалась Николаевской [22].

В 1623 г. Любосивля оказалась впервые запруженной. В Гребневе появилась мельница. Не исключено, что молоть зерно начали здесь еще таборские казаки, что, построив курень, они же соорудили плотину и мельницу. После них строить было некому. Вотчина оказалась поразительно малолюдной. Совсем как при Бельском. Она не насчитывала и сотни крестьян [9].

В только что многолюдном оплоте Трубецкого и Заруцкого никто, оказывается, не осел! За пятьдесят лет после переписи Грозного в вотчине не произошло даже естественного прироста населения! Такое впечатление получается при сличении записей писцовых книг 1573 и 1623 гг. История рода Трубецких показывает, что писцовые книги не отразили сущности положения. Время гребневского куреня оставило человеческий осадок, осадок значительный, но не приписанный к самому Гребневу.

Дело не только в том, что «…дозорщики, которых после московского разорения посылали… писали за иными по дружбе легко, а за другими по недружбе тяжело…», как говорит о писцовых книгах описываемого времени царская окружная грамота 1618 г. [23]. Весь отсутствующий прирост обнаруживается в другом дворе Трубецких, в Кремле, в годуновских палатах.

Род князей Трубецких западного происхождения. Он числил родоначальником великого князя литовского Гедемина. Еще при Донском Дмитрий Ольгердович Трубецкой покинул Трубеж, «не встал на бой с Русью, ни поднял рукы противу великого князя, и не бьяся… приеха на Москву град к князю великому и рядися у него» [24].

Донской пожаловал перебежчика городом Переяславлем, но не прошло и трех лет, как Переяславль сгорел, разгромленный татарами Тохтамыша [25].

Мирные поползновения князя не увенчались успехом. Из литовского пограничного огня он попал в татарское полымя. Так и повелось в последовавшие бранные годы со слишком мирными склонностями Трубецких. Остается неясным, что тут: стечение обстоятельств или наследственность характеров.

И много позже дает себя знать в роде Трубецких отсутствие боевой воли, перевес ума над храбростью. Так, не дав боя сплетникам, ушел в монастырь, уже упомянутый нами, Тимофей Романович, так постоянно уступал в храбрости простолюдину Заруцкому знатный Дмитрий Тимофеевич. Напрасно искать патриотической доблести у польского прихвостня семибоярца Андрея Васильевича, у перебежчика в Литву Юрия Никитича.

Так или иначе «Спаситель Отечества» князь Дмитрий Трубецкой надолго упрочил придворное положение Трубецких.

С водворением в годуновских палатах, обосновавшись в территориальной близости от кормила власти, государственного руля страны, Трубецкие смогли показать себя со стороны положительной. Два следующих века XVII и XVIII дают нам знаменитого начальника приказа Большого дворца Алексея Никитича, сенатора и фельдмаршала Ивана Юрьевича Большого, — целую «ученую дружину» послепетровских времен: камергера Юрия Юрьевича; генерал-прокурора сената Никиту Юрьевича; первейшую статс-даму Настасью Ивановну; известного екатерининского просветителя Ивана Ивановича Бецкого. Все они, за малым исключением, связаны с Гребневым.

Князь Дмитрий Тимофеевич точно определил огромное преимущество годуновских палат перед домами прочего боярства. Близость к дворцу была в старину единственным средством своевременной информации, синонимом первоклассной осведомленности. Титул «ближний боярин» недаром выделял из общего ряда.

Но близость к оку государеву обязательна. Даже личная жизнь здесь не могла никуда уйти от требований этикета, от великодержавной импозантности. Трубецкие обзавелись в Кремле мощным хозяйством почти в десятину земли (1974 кв. саж.). Оно занимало целый квартал между Никольской и Чудовской улицами [26]. Его населяло несколько сот дворовых.

В числе этих дворовых легко мог скрыться прирост гребневского населения, не нашедший отражения в писцовых книгах по вотчине. Вставали неожиданные и большие задачи. Они требовали привлечения невиданного доселе количества рабочих рук. Вдове Дмитрия Тимофеевича княгине Анне Васильевне пришлось строить в угоду набожному царю Алексею Михайловичу каменную церковь при его Копнинском путевом дворце.

Придворные повинности ложились не на одно Гребнево. Были у Трубецких и Копнино, и Очаково, вотчины воронежские и переславские. Но со смертью Дмитрия Тимофеевича отпало главное кормление — Вага [11]. Средств на придворные расходы, в особенности на первых порах, явно не хватало.

Сохранилась следующая запись в приходно-расходной книге Большой царской шкатульной казны: «Взято из рухляди боярина князя Д. Т. Трубецкого и ценено 135 (1627) года февраля в 19 день…» [27].

Княгиня Анна продавала драгоценности.

Скупка драгоценностей шкатульной казной и другими дворцовыми хранилищами явление знаменательное для времени. Разграбленный интервентами Кремль в экстренном порядке и всеми мерами восстанавливал свое пограбленное богатство, считавшееся необходимой опорой авторитета власти. Вводились специальные налоги, делались целевые займы. В дело закупки дорогих тканей и мехов, уникального оружия, золотой и серебряной посуды, драгоценных камней и прочих элементов великодержавного антуража были вовлечены как внутригосударственные, так и посольские службы.

Деятельность художественных мастерских кремлевского дворцового обслуживания была не только восстановлена, но и превзошла масштабы и номенклатуру времен Грозного и Годунова. В очень сжатые сроки было обеспечено выполнение любых царских заказов от белья до хоругви, от иконы до доспеха и огнестрельного оружия. Количество царских мастеровых в Кремле к концу века подходило к тысяче душ.

Палаты оружейная, шатерная, золотого и серебряного дела, иконная, царева и царицына мастерские палаты, шкатульная казна, казенный двор и конюшенный приказ — все эти разделы кремлевского хозяйства не только покупали, производили и хранили, но уже приобретали тенденции музейные, навыки показа своих богатств посетителям.

Многое из описанного было восстановлено в невероятно короткие сроки уже к коронации Михаила Федоровича. Торопила забота о расшатанном смутой престиже. Спешили вещественно возвысить не везде еще признанного Государя над только что прошедшими самозванцами. В условиях бьющей в глазах народной нищеты роскошь при дворе была особенно неотложна [28].

Не оставляет сомнения, что население Гребнева, наиболее крупной подмосковной вотчины Трубецких, проходило через кремлевскую придворную службу, приобщалось к самой вершине русской материальной культуры.

Переписная книга 1709 г. прямо говорит о фрязинском крестьянине Петре Семенове Шелыпаеве: «взят к Москве на боярский двор в поварню» [29]. Брали и раньше, и помногу, и не только в поварню. В страшную чуму 1654 г. на кремлевском дворе гребневского вотчинника князя Алексея Никитича выжило 8 дворовых из 278. Эта чумная статистика донесла до нас число кремлевских дворовых кн. Алексея Никитича, число явно заниженное, т. к. князь вместе с царским двором был во время чумы в походе, конечно, не один, конечно в сопровождении изрядного количества слуг, которое и следует приплюсовать к указанной цифре дворовых. Мы можем утверждать это, т. к. даже по Москве князь следовал с эскортом из 3 человек [30].

В числе направлений передового опыта, представшего перед глазами гребневских людей в Кремле, было и шелкоткачество, заведенное еще Борисом Годуновым.

Не за горами от дворца Трубецких, между Тайницкой и Водовозной башнями Кремля возник в 1633 г. царский Бархатный двор под руководством иностранного мастера Ефима Фимбранта. Здесь ткали шелк 36 русских во главе с Захаром Аристовым. В последней четверти XVII в. царский двор сделал еще одну попытку овладеть шелкоткачеством, для чего был выписан еще один иностранец Захарий Паульсен. Параллельно с попытками освоения Кремль путем импорта неослабно пополнялся партиями разнообразнейших и богатейших шелковых тканей: китайских, иранских, итальянских, английских и др. Эти атласы, алтабасы, аскамиты, камки, золототканные бархаты и парчи до сих пор вызывают наше восхищение в государственной оружейной палате. В XVII в. они были в постоянном ходу и на царях и на придворных. Вот откуда пришел в гребневские деревни вкус к развившемуся там в следующем веке шелкоткачеству [31].

Культурное влияние кремлевского двора Трубецких на гребневскую вотчину несомненно и весьма продолжительно. Двор этот в руках Трубецких просуществовал с 1612 г. до середины XVIII в. Только в 70-х гг. этого века архитектор М. Ф. Казаков построил на его месте здание Сената (существующее здание Верховного Совета СССР) ¹. Это было выполнено по указу императрицы Екатерины II. Несколько ранее, видимо, на выкупные деньги Трубецкие купили у Апраксиных голубой барочный дом № 22 по Покровке (улица Чернышевского) в Москве [32].

Целое столетие, до самого переезда русского двора в новую столицу Петербург, на глазах двора Трубецких трудились, не привлекая особого интереса, оружейники, каретники, чеканщики, швецы, золотых и серебряных дел мастера… Привлекли внимание боярского двора ткачи и шелк.

Наиболее доступные пути к шелку издревле шли в Иран по Волге и Каспию. В погоне за шелком русское государство уже к началу XVII в. выдвинуло здесь свои торговые форпосты за Астрахань, на Гилянский берег, в Кизилбашскую землю. К этому пути упорно пробивались и англичане и голландцы. Русь ревниво уклонялась от договоров с западными купцами, держалась монопольного владения Волгой и по мере сил развивала здесь торговлю. При царе Алексее Михайловиче (1647) заключен был договор с компанией персидских армян, которые обязались доставлять весь шелк, добываемый в Персии. Затея провалилась, но поступление шелка-сырца расширилось. В бытность Алексея Никитича Трубецкого начальником приказа Большого дворца девятьсот с лишним пудов этого товара было продано немцам. Трубецкие продолжают заниматься шелком и при царях, следующих за Алексеем Михайловичем вплоть до Петра III и Екатерины II. Петр I объявляет бригадира Трубецкого над Петербургским и прочим магистратами обер-президентом, поручая ему ведание «за купецкими делами». Позднее, генерал-прокурор сената Никита Юрьевич многократно возвращается к задачам возникшей шелкоткацкой промышленности. При нем, а частично и по его докладам, награждаются выученные Петром за границей мастера, просматриваются и бракуются шелковые изделия, принимаются меры по развитию отечественного шелководства на Украине. До самого воцарения Екатерины II он все хлопочет «о поддержании и усилении шелковых фабрик», феодально-крепостнических мануфактур. Это были тщетные потуги, т. к. сложная технология нового производства хромала в равнодушных руках крепостного раба [33].

В культурном влиянии Кремля на Гребнево, на грядущий расцвет здесь во второй четверти XVIII века одного из центров отечественного шелкоткачества, т. н. «Лионского округа России», служебные потуги князей Трубецких оказали лишь малозаметное, косвенное влияние. В этом влиянии решающим оказалось проникновение ремесленно-технических и экономических идей непосредственно в крестьянскую гущу.

Плисовые шаровары и шуршащий сарафан стали сниться в курных гребневских избах. В силу многолетнего знакомства шелк завоевал здесь народные сердца. Шелк обрисовался в них с символом непосредственного счастья, зарекомендовал себя непревзойденно ходким товаром для крестьянских умельцев и дельцов.

И вот, вопреки царским указам и препонам крепостной зависимости, гребневские холстяные станы оказались заправлены шелком, выдали опытной кусок тафты, легко нашедшей покупателя. Гребнево оказалось одним из очагов России, где уже в начале XVIII в., а быть может и ранее, в недрах феодальной формации возникли бациллы капитализма. Чтобы эти бациллы развились, от Трубецких требовалось только не мешать инициативе снизу. Из дальнейшего будет видно, что в Гребневском поместье князья народному шелкоткачеству не мешали.